Мы о чём-то важном перемолчали,
сторожа темноту неуютных окон.
Мы, так долго длящимися ночами,
зарывались порознь в бессонный кокон
одеял и мыслей. А утром хмуро
выползали в глупый совместный кофе.
Собирали дни, как макулатуру,
ровной стопкой в угол. Теперь же в профиль
нам знакомо небо. Анфас знакомы
закоулки улиц, дома, подъезды...
И всё чаще вечером мы бездомно
ищем чем заняться, чтоб не исчезнуть
в горьком нежелании видеть, слышать,
и до рвотных спазмов давиться правдой.
... я иду по краю какой-то крыши
и шепчу кому-то - лети, не падай...
У всего есть предел: в том числе у печали.
Взгляд застревает в окне, точно лист - в ограде.
Можно налить воды. Позвенеть ключами.
Одиночество есть человек в квадрате.
Так дромадер нюхает, морщась, рельсы.
Пустота раздвигается, как портьера.
Да и что вообще есть пространство, если
не отсутствие в каждой точке тела?
Оттого-то Урания старше Клио.
Днем, и при свете слепых коптилок,
видишь: она ничего не скрыла,
и, глядя на глобус, глядишь в затылок.
Вон они, те леса, где полно черники,
реки, где ловят рукой белугу,
либо - город, в чьей телефонной книге
ты уже не числишься. Дальше, к югу,
то есть к юго-востоку, коричневеют горы,
бродят в осоке лошади-пржевали;
лица желтеют. А дальше - плывут линкоры,
и простор голубеет, как белье с кружевами.
1982
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
